С утра Голд чувствовал нарастающее волнение. Хелен помогла ему, чем сумела, в том числе и успокоиться, за что Голд был ей особенно благодарен. Если бы не её поддержка, ему пришлось бы значительно труднее. Голд не знал, стоило ли настаивать, чтобы Хелен осталась праздновать день рождения Бэя, или с её стороны было мудро оставить отца и сына вдвоём. Голд вообще ничего не знал, когда речь шла о налаживании отношений. Он любил Бэя отчаянно, и был уверен, что тот тоже его любит, даже несмотря на правду о Миле и дружбу с проклятым пиратом. Но между ними стояло прошлое, и ни Голд, ни Румпельштильцхен не были в силах исправить свои ошибки. Не повернуть время вспять, и всё тут. Да и тьма не способствовала пониманию – Голду приходилось опять её усмирять, как только он вспоминал о пирате и о том, что его грязную компанию Бэй предпочёл тому, чтобы жить в доме своего отца. Румпельштильцхен смирился с тем, что сына видит не каждый день, что беспокойство не отпускало – а вдруг тот уедет; ладно! Пусть. Но пират? Пират, кракен его задери?!
Это было как раскалённое железо, приложенное прямо к сердцу, и Голд всеми силами отгонял от себя мысли о Крюке. И твёрдо намеревался не упоминать о нём при сыне. Только навредит делу, а Крюк своё ещё получит, только дайте добраться до Шляпы Волшебника!
Иными словами, Голд ждал сына в смешанных чувствах. Беспокоился, что тот не придёт. И как только раздался звонок в дверь, мгновенно переместился к ней вместе с тростью и открыл. В отличие от Бэя, Голд надел один из своих лучших костюмов и выглядел довольным, пусть и взволнованным.
- Можно? – немного растерянно переспросил Голд и тут же спохватился: – Да, конечно, сынок! Ты… ты всегда можешь сюда приходить. И…
Он хотел прибавить “…и остаться, если захочешь”, но вовремя решил этого не говорить, так что фраза осталась незаконченной. Голд изобразил улыбку и даже потянулся обнять сына.
- Пойдём, Бэй, - с тайной надеждой, что в ответ на это не прозвучит “Нил!”
К новому имени сына Голд именно что притерпелся, но заставить себя называть его Нилом не мог.
В столовой всё было готово, и стол накрыт, так что Голд повёл сына именно туда, благо путь был недалёкий. По дороге Голд соображал, сделать ли свой подарок Бэю сейчас или потом, нащупал часы в кармане, мысленно представил себе негативную реакцию сына и тут же выдернул руку обратно. Хоть немного попытается поговорить, расположить к себе Бэя.
- Помнишь… как раньше мы праздновали? Садись, сынок. Я… никогда не забывал, когда у тебя день рождения, - Голд занял своё место и с чрезмерной тщательностью пристраивал трость у стола пару минут, чтобы не упала. – Тогда у нас был стол победнее. Но мы… но всё было хорошо, - неуклюже произнёс Румпельштильцхен, словно и вправду опять превратился в того прядильщика. И тихо спросил:
- Как ты… Бэй? Как тебе Сторибрук? – И так и не произнесённое: “Ты же не собираешься уехать?”

Голд постарался не обращать внимания на это "Нил", на отказ даже касаться его, словно бы он - отец своего сына - был прокажённым для того. Оставалось только надеяться, что Бэлфайр не сочтёт своей целью последовательно разбивать все тайные надежды Румпельштильцхена одну за другой. Голд смотрел на своего сына со смесью вины и желания загладить эту самую вину, но понятия не имел, за что взяться и с чего начать. Если бы Бэя не преследовали в Нью-Йорке, Голд мог бы обвинять себя в том, что вмешался в мирную жизнь сына и выдернул из привычных событий, думая только о себе. Но нет. Такого не было. И отчасти поэтому, вероятно, Бэй и не торопился назад. Как бы ни хотелось Голду думать, что причина того, что Бэй до сих пор здесь - это он сам, следовало честно признаться себе, что это не совсем так. Но от мыслей о подобной честности могло сделаться скверно на душе, и Голд отодвинул всё это на задний план.
Возможно, сегодняшний день немного сблизит его с сыном.
Снотворное, значит. Голд поборол искушение предложить свои зелья, прекрасно понимая, что Бэй немедля откажется, и голос его и взгляд снова станут теми, узнаваемыми при любом упоминании волшебства. Враждебными. Но это, конечно же, наверняка относилось лишь к волшебству Тёмного - в Сторибруке было полно всякого другого, и вряд ли Бэй от него шарахался.
- Город действительно оказался странным после того, как Спасительница разрушила Заклятье, - согласился Голд. Он старался говорить осторожнее, и всё равно эта беседа будет похожа на прогулку канатоходца. - Я и не знал, что здесь собралось столько народу из разных мест. Но пока все неплохо уживаются друг с другом. Можно было ожидать худшего, - Голд хмыкнул и покачал головой. Одни драконы могли бы устроить такую битву между собой, что городок превратился бы в сплошные руины, но почему-то у сторибрукцев хватало здравого смысла до сих пор не затевать разборки. А если и затевать, то не такие масштабные. Голду это нравилось, поскольку в последнее время никто не врывался с воплями, что творится нечто страшное и он просто обязан помочь, хотя, казалось бы, при чём тут он.
Видя, что Бэй не ест, Голд вынужден был подать пример, хотя ему-то точно кусок в горло не лез. Но всё-таки он положил себе на тарелку немного салата и принялся увлечённо ковыряться в нём вилкой. Чем дальше Голд отодвигал вручение своего подарка, тем больше сомневался, что Бэй его вообще примет.
- Я... уверен, тебе со временем понравится в Сторибруке, - брякнул он, когда пауза затянулась, и поднял немного заискивающий взгляд на сына. В карих глазах совершенно отчётливо читался тайный страх, что со временем Бэй скорее ощутит ещё большее желание сбежать. И тогда, сколько ни проси...
Внезапно Голду вспомнилось кое-что. Сумеет ли он хоть таким образом удержать Бэя? Попробовать стоит. Вдохнув, как перед прыжком в холодную воду, Голд проговорил:
- Я рад, что ты здесь, - свободная рука его невольно поднялась к левой половине груди и тут же опустилась. Сразу ошеломить сына правдой о чёрном сердце, как если бы тот и так не подозревал ничего подобного? Или... ещё нет? Чёрт бы побрал эту нерешительность! Сколько всего удалось сказать в Нью-Йорке и по дороге домой, но как слова терялись теперь! И всё из-за той ночи.

Не так всё было просто. Голд понимал, что рассказ о почти абсолютной черноте его сердца отнюдь не порадует Бэя. Пожалуй, это было немногим лучше известия о смерти Милы, разве что Голд был ещё жив и умирать вовсе не собирался. У него был пока один возможный способ привести свои дела в порядок: найти Шляпу Волшебника. Тогда абсолютное могущество и бессмертие, и никто в этом клятом городишке не сумеет встать у Голда на пути. Кроме разве что светлого и тёмного духов, но Голд сильно сомневался, что он им нужен. С философией Луноликого за Тёмными, пусть даже избавленными от власти кинжала, не бегают – это Румпельштильцхен усвоил ещё в Зачарованном Лесу. Не говоря уж о том, что те двое наверняка больше всего заняты друг другом, а не кем-либо ещё.
Но к чёрту сторонние размышления! Голд никак не мог решиться и объявить сыну, что тот никуда не уедет, даже если выяснит кучу новых подробностей об отце и захочет никогда того больше не видеть. Придётся и видеть, и остаться в Сторибруке. Потому что разбитое сердце Тёмного сулило угрозу всему городу. Бэй мог бы резонно заметить, что присутствие Медеи не даст сердцу Румпельштильцхена потемнеть до конца, но подобные хладнокровные аргументы Голд надеялся никогда не услышать. Ибо это означало бы совсем другого сына – не того, кто не раздумывая бросился на помощь отцу в Нью-Йорке и гнал машину в Сторибрук, не жалея сил, выдавая всем своим лицом, голосом и даже жестами, насколько ему не наплевать на участь Румпельштильцхена.
Именно такого Бэя Румпельштильцхен хотел увидеть, когда начинал весь свой план с Заклятьем. И несказанное чудо, что этот Бэй был жив в Ниле Кэссиди.
- Сынок, - Голд помедлил пару мучительных мгновений, а затем… сунул руку в карман и вынул оттуда часы. – Я… хотел сделать тебе подарок. Ты же не откажешься его принять?
Памятуя о том, что говорила Хелен, Голд сделал гравировку с помощью магии – и надпись гласила: «Любимому сыну от папы на день рождения». С именами лучше было не связываться, памятуя ещё и о том, что Бэй так упрямо желал быть Нилом.
Голд положил часы на стол перед сыном и, решившись, прибавил:
- Они… Они непростые. Только выслушай меня, прежде чем отказываться! Благодаря этому подарку я узнаю, если вдруг что не так. Если тебе станет угрожать опасность, - торопливо продолжал Голд, словно опасаясь, что Бэй перебьёт и вправду откажется от часов. – Я не собираюсь тебя контролировать. Но если ты попадёшь в беду, а я не узнаю… не приду на помощь… я не смогу себе этого простить.
Как не смог простить себе, что выпустил когда-то руку сына у портала.

До сих пор Голд старательно не размышлял, какая новая бездна между ним и сыном разверзлась после известия об убийстве Милы. Это было бессмысленно – снова и снова предаваться страхам, тревогам, сомнениям и опасениям наряду с бессильной яростью в адрес Крюка. Бессильной – потому что, убив его, Голд мог уже ни на что не рассчитывать, и одно осознание этого выводило из себя настолько, что лучше было не начинать думать.
И теперь это подозрительное выражение лица у Бэя, интонации, слыша которые Голд почти пожалел, что признался насчёт магии. Хелен предлагала ему быть искренним, но что толку, если Бэй продолжал видеть за его признаниями несуществующую ложь, воображать тонны вранья, о котором Румпельштильцхен и не думал, боясь оборвать хрупкую нить, которая ещё связывала его с сыном?
- Как… работают? – с долей растерянности повторил Голд. Применять подобного рода рассуждения к волшебству он считал странным. – Просто… магия, сынок. Вот и всё.
Объяснение вышло так себе, но что он ещё мог прибавить? Подумав, Голд уточнил:
- Мне… передаётся на расстоянии ощущение опасности.
Он поковырял вилкой кусочек яйца в салате и отправил его в рот, совершенно точно зная, что это должно быть вкусно, и совершенно точно чувствуя вкус бумаги из той тетради, в которую заносил имена должников в своей лавке. Всё пошло не так. Всё неправильно. В безотчётном желании «поправить» Голд бросил дурацкую вилку и протянул руку к сыну, касаясь его руки:
- Бэй, я знаю, что не заслужил того, чтобы ты подходил ко мне. Разговаривал. И я не заслужил твоего прощения, - голос его прервался от волнения, и Голд какое-то время боролся с собой, восстанавливая контроль. Он не должен был давить на Бэя, никоим образом.
- Я всё это знаю. Но если бы я не надеялся… не верил… я бы не дожил до этого дня, и тебя бы не нашёл, - горячо проговорил Румпельштильцхен и внезапно сообразил, что, повинуясь порыву, чуть было не проговорился про своё сердце. Оставалось надеяться, что Бэй не уцепится за эти слова, пытаясь выудить из отца то, чего тот не договорил.
- Ты можешь не бояться, что я… почую опасность для тебя и сразу кинусь кого-то убивать. Я же говорил, что изменился, - слабо усмехнулся Голд.

Голд готов был облегчённо выдохнуть, когда сын не обратил внимания на подозрительное «не дожил бы». Готов был – но так и замер, и вздохнуть-то забыв, когда Бэй повторял, что не может верить ему. Хотелось убеждать, умолять, кричать, что Бэй может верить своему отцу, что тот любит его сильнее всего на свете – но следом приходили беспощадные мысли о том, что Голд намеревался сделать с Крюком. Несомненно, Бэй не мог верить. И он был прав. Его интуиция говорила о том, что он не обозначал вслух – и какая разница, что пират-то себя не связывал такими высокими обязательствами? Выходило так, что Голд в куда более невыгодном положении, нежели Крюк.
И Мила. Её призрак встал между отцом и сыном так, как никогда не сумела бы встать живая женщина. Румпельштильцхен стиснул край стола, поднимаясь на ноги и поворачиваясь к сыну. Глаза блестели от боли и слёз, а слова… не было слов. Румпельштильцхен понятия не имел, что теперь делать Бэю и каким немыслимым образом убрать преграды, стоявшие между ними. Не хватало физической и моральной поддержки, не хватало руки, которая сжала бы его, Голда, руку, помогая ему собраться с мыслями и найти хоть один верный ответ. Не хватало рядом Хелен – но она сама предпочла безмолвно отойти в сторону, не зная, что всё так плохо. Паршивее не придумаешь.[float=right][/float]
О, ещё можно придумать, горько напомнил себе Голд. Достаточно осуществить план со Шляпой и рассказать об этом сыну – или тот догадается сам. И навсегда уедет из Сторибрука. А Голд слишком хорошо помнил, кто ждал Нила Кэссиди в мире без магии, и скорее лёг бы на границе на пути у автомобиля, чем позволил бы уехать.
Но с этим всем он разберётся потом. Сейчас – было тяжёлое молчание, повисшее, как грозовая туча, и был отчаянный вопрос, в котором прозвучало так много от прежнего Бэя, что Румпельштильцхен подался к нему, позабыв о трости и не подкрепив свою хромую ногу волшебством вместо трости. До этого ли было?
Он протянул руки к сыну, почти беззвучно прошептав:
- Бэй, - и сказал бы ещё что-то, непременно сказал бы, может, выплеснул бы всё то, что терзало его и не находило выхода, и скорее всего, выдал бы себя… но тут нога предательски подогнулась, и Румпельштильцхен едва успел схватиться за плечо сына, чтобы не потерять равновесие.

Голд ухватился за сына, словно тот опять ускользал, сбегал, мог потеряться. Прикрыл глаза, как от боли, услышав это «теперь Нил», и не ожидал, что его собственный голос прозвучит так жалко:
- Но я… хотел бы звать тебя по-прежнему. Это единственное, о чём я прошу, - Голд тяжело вздохнул, думая, что просить о большем у него нет права – может, и о том, чтобы Бэй остался, тоже.
Но ведь он был здесь. Он поддержал отца, когда тот глупейшим образом споткнулся, едва не растянувшись на полу. Всё это было знаки – судьба не разведёт их снова по разным мирам, и даже у злодея есть шанс на счастье. Голд как надеялся на это раньше, так верил в это теперь.
- Обсудить? – Голд сел за стол и нервно побарабанил пальцами по краю тарелки. Хелен так старалась, чтобы у них был приличный стол, а теперь у обоих начисто пропал аппетит. И так-то было негусто.
- Мы… могли бы поговорить о чём-то… хорошем, - запинаясь, предложил Голд, потому как ничего он «обсуждать» не хотел, но вспомнилось вовсе не хорошее, а Ротбарт. Да, верно, Ротбарт и его планы, о которых Голд говорил с Хелен, и обязательно надо было предупредить сына. Заодно и замять неизбежную тему возвращения к прошлому.
- Ладно… Давай тогда о плохом. Я что хотел объяснить, - начал Голд, бросая короткий взгляд на карман, в который Бэй положил подаренные часы. Всё-таки не вернул обратно – это тоже кое о чём говорило. - Я… не просто так решил насчёт часов. Известен тебе Ротбарт Нойманн, заместитель мэра? Он также руководит местным театром.
Внутренний голос подсказывал, что известными сыну за эти дни могли стать скорее все местные алкаши и полиция, но Голд придушил в себе ядовитый шёпот и продолжал дальше:
- Дар предвидения и беседы… с некоторыми людьми дали мне понять, что мистер Нойманн готовит новое Заклятье. Как и Реджина, он хочет получить свой счастливый конец. Я предупредил его, что ничем хорошим это не кончится, - Голд криво улыбнулся, припоминая свою безрезультатную беседу с Ротбартом, - но он вряд ли меня послушает и, скорее всего, записал в личные враги. А ты – мой сын, и рано или поздно Ротбарт об этом пронюхает, если уже не пронюхал, - Голд наконец-то смог спокойно посмотреть на сына. Всё-таки разговор, не касавшийся их двоих, вести было значительно легче. – Ты понимаешь, к чему я клоню, сынок?
Вот теперь в чертах Голда проступила явная и нескрываемая тревога. Он бы положил свою ладонь на руку Бэя, но побоялся, что тот её отдёрнет.
- Мне будет спокойнее, если ты станешь ходить с этими часами. Прошу тебя, бери их с собой, - вот и ещё одна просьба, кроме «Бэя».